Хожу ли я, брожу ли я
Все Юлия да Юлия.
Мысли поручика Корпорского пехотного полка Зурова кружили подобно голубям над черепичной крышей особнячка с мезонином и витой лестницей притаившегося на окраине Киева где был расквартирован на зиму Корпорский полк. И в мыслях крутились эти легкие стишки, цепляли рифмы, запутывали мысли, заплетали узоры подобно рукам елецкой мастерицы сплетавшей знаменитые коклюшковые кружева.
В июне и в июле я
Влюблен в тебя, о Юлия!
И так далее, и так далее. Чистенький под январским снегом тихий родной Елец куда прибыл Зуров в отпуск на святочные праздники был все так же мил и дорог, когда Павел в окно прибывшего киевского поезда увидел византийский купол Воскресенского собора, занесенный снегом подобно собольей шапке удельного князя, сердце дрогнуло и защемило. Он почувствовал себя наследным рыцарем, вернувшимся после палестинского похода под своды родового гнезда.
У родного дома с резными наличниками все та же рябина, убранная снегом в белые ризы и в доме пахнет все так же елью и по рождественски мандаринами. Матушка в наброшенном на плечи елецком кружевном платке плачет, целует, смеется и крестит, по щенячьи рады сестры, Любенька и Наташа.
Но Юлия, все Юлия, дива киевской оперы, величественная и гордая как византийская царица Феодора, с ленивой грацией крупного, но по-своему изящного тела, с чуть раскосыми карими глазами, с блеском жемчужно-белой полоски зубов обрамленной кроваво-красной помадой на губах. Когда он прощался с ней, перед отъездом в Елец, там, в сумерках прихожей, в тени портьеры она вдруг притянула к себе обдав запахом вербены и своего чистого дыхания и крепко поцеловала в губы:
- Все может быть, милый поручик, все может быть… Я не сказала «да», но я и не сказала «нет».
Они целовались там, за портьерой и долго его ладонь хранила аромат вербены.
В модном магазине купца Заусайлова поручик Зуров выбирал подарки сестрам и матушке и подумав, купил для Юленьки маленький сувенир: фарфоровый брелок в виде ангелочка, милую вещицу с секретом. Отправив домой лакея с подарками домочадцам оставил брелок в кармане шинели: мало ли что начнет думать матушка, если обнаружит. По дороге на каток, где он обещал быть с сестрами, зашел на почту, там его ждало письмо от товарища сослуживца, оставшегося на святки в Киеве. Распечатал, прочитал и строчки запрыгали, в грудь вошло что-то острое: Ты помнишь, друг мой Пашка, нашу киевскую Виардо Юленьку? Одним словом, мои танталовы муки вознаграждены, мы сошлись. Знал бы ты как я счастлив: Тело мрамор! Коса шелк! Ножка – нет краше в Киеве…
Как дошел Зуров до городского катка, он плохо помнил. Все мечты, все надежды молодого поручика разбились вдребезги подобно хрупкой фарфоровой статуэтке.