Он вновь сегодня провинился, а потому именно его и отправили помочь подозрительному гостю. Последние несколько месяцев Фитц попадал в подобные ситуации регулярно. А все этот странный голос, что мучает его ежечасно. Тревога, что кто-то узнает об этом голосе, делала его рассеянным, неаккуратным. Дошло до того, что его с позором изгнали из скриптория. И вот теперь дошло до такого. "Лекарь занят, а с той раной, что у путника, и ребенок справится." И вот теперь он переминается с ноги на ногу, не решаясь шагнуть за порог. Уж больно страшен был путник, во всяком случае таковым казался он шестнадцатилетнему светловолосому юноше, что всю свою сознательную жизнь провел в этом глухом углу, куда вести приходят с опозданием на год-два, а население столь бедное, что вот таким рожам просто нечем живиться.
    "Интересно, если я опрокину на него кувшин, он меня сразу убьет, или сначала помучает?.." Глубокий выдох и шаг к сидящему на лавочке небритому бандиту. Вон, брат-ключник недалеко, да и повара рядом, может и успеют отбить.
— С...слава Двум... Меня прислали оказать вам помощь, — кувшин Фитц поставил на землю, от греха подальше. - У вас что-то с рукой?..

— Я... Не лекарь. Я летописец! — выпалив это, Фитц почувствовал, что бледнеет еще сильнее. — Лекарь занят, — обида в душе росла, но страх пока пересиливал желание наговорить оскорбившему резкостей. Не зря наставники говорили Фитцу, что шляхетский гонор его однажды загубит.— Мне сказали, что рана у вас пустячная. Показывайте, — чуть морщась от запаха несвежей повязки и ссохшейся крови, парнишка принялся разматывать заскорузлые бинты. Последние слои пришлось разрезать и отдирать с усилием, и Фитц вдруг вспомнил, в каком виде порой возвращались с турниров братья. Кусок ткани, смоченный обеззараживающим отваром, плюхается на рану без всякой жалости — хоть так молодой монах дает выход обиде на пренебрежительное отношение.

— А вы предпочли бы лишиться головы? Все равно ею не пользуетесь, раз мешаете себя лечить, — взгляд высверкивается гневом и Фитц пытается забрать руку обратно. — У меня братья регулярно возвращались из походов в худшем виде. Так что знаю, — нож удостаивается холодного презрения, а руку все же удается высвободить. — Вам предоставили то, чего вы заслуживаете, — потерев запястье, монах берет новый кусок ткани, так как предыдущий упал на землю. "Тупой бродяга."

Фитц только морщится, промывая и вычищая рану.
— Особая честь. Гордись, — личные вопросы Фитц упрямо игнорирует. Ему вполне хватает наставников, еще всякие бродяги его будут жизни учить! Слой целебной мази под повязку монашек накладывает предельно экономно. А вот чистого бинта не жалеет.
— Не трогать, грязными руками — в особенности, — использованные тряпки собираются с предельной аккуратностью. — На второй раз точно отрежем.

— Достаточно — например перевязка всяких бродяг, — Фитц недовольно морщится и едва удерживается от желания залепить грязной тряпкой в бандитскую рожу. Захват ему котегорически не нравится, но трепыхаться в попытке вырваться он считает ниже своего достоинства.
— Вот и славно, будем рады никогда вас больше не видеть, господин-все-руки-лишние.

— И правильно сделали. Все вы бродяги, чем не увешайтесь, — Фитц поморщился — стиснутая рука ныла, да и разило от незваного гостя преизрядно. Еще и голоса в голове опять проснулись, нашептывая всякую похабщину.
— Отпустите — покажу, где баня и прачечная, — положение нравилось монашеку все меньше. — Ну?

— Я не сиротка, — взгляд стал вовсе ледяным и колючим. — А некоторые графы — похуже бродяг будут. Шастают по притонам, да плодят ублюдков. Руки убрал! — Фитц скрипнул зубами. Звать на помощь не хотелось, но и положение нравилось ему все меньше. — В баню мне не надо, так что ты туда идешь один. Или тебя вышвыривают за ворота, тогда ты купаешься в осенней речке-вонючке. Выбирай.

— Хреновый из тебя наемник — промахнулся по всем пунктам, — Фитц фыркнул и дёрнул подбородком, высвобождаясь. Дособрал тряпки, кувшин и таз и кивнул наемнику. — Идем, — раздражение приходилось прятать. Много чего приходилось прятать. А все матушка. "Духовная карьера, начинать лучше с самого низа..." Тьфу!
— Вот баня, — кивок в сторону приземистого строения. — Рядом — прачечная. Все, я пошел.

— Просто отлично, — шаги за спиной нервировали и захват заставил тихо зашипеть. — Оно там же, где твое воспитание, — это Фитц пробормотал себе под нос, пока его тащили к бане.
— Хочешь гостеприимства? Хорошо, — монашек набрал в грудь воздуха и зычно позвал: — Брат Гуно!!!
Из внутренних дверей показался голый по пояс субъект, семь на восемь, восемь на семь, в котором монаха выдавала только специфическая стрижка. Субъект вопросительно кивнул Фитцу.
— Брат Гуно, этот господин прибыл в нашу обитель, дабы получить телесное и духовное исцеление. Он ранен и измучен сомнениями. Позаботься о нем.
— Конечно, брат Фитц, — тяжелая лапа легла на плечо наемника, и брат—банщик прокашлялся, готовясь к двухчасовым наставлениям — еще никто не уходил от отца Гуно не очищенным.
А Фитц выскользнул наружу, тихо радуясь избавлению от неприятного гостя и готовясь к новым упрекам и поручениям.
Конец первой части марлезонского балета.